Примеры просторечной лексики в стихотворении Кольцова «Песня пахаря»
В стихотворении «Песня пахаря» Алексей Васильевич Кольцов демонстрирует не только мастерское владение фольклорным стилем, но и активное использование элементов разговорной, просторечной лексики. Такое языковое решение помогает автору подчеркнуть близость к «живой» крестьянской речи и отразить естественное интонирование, характерное для деревенского быта. Просторечные формы, встречающиеся в тексте, воссоздают атмосферу сельской среды и придают стихотворению особую теплоту и искренность.
Одним из наиболее наглядных примеров просторечной лексики можно считать повторяющийся рефрен: «Ну! тащися, сивка!»
Слово «сивка» само по себе не является строго просторечным, однако обращение к лошади именно в такой форме («Ну! тащися, сивка!») передаёт крестьянскую манеру разговора. Здесь есть и восклицание «Ну!», которое выступает как своеобразный «позыв к действию», и фраза «тащися», отражающая бытовой, не книжный вариант глагола «тащиться». Подобная речевая форма характерна для диалога крестьянина со своим рабочим скотом, когда человек обращается к лошади почти по-дружески, с подчёркнутой непринуждённостью.
Интересно и сочетание «Пашней, десятиной», где автор указывает на единицы измерения земельных участков: «десятина». Слово «пашня» — вполне общее, но в связке с «десятиной» («Пашней, десятиной, / Выбелим железо / О сырую землю…») возникает эффект, будто рассказчик перечисляет хорошо знакомые сельские реалии в простой, разговорной манере. Это придаёт тексту оттенок речевого перечисления, как если бы крестьянин напоминал себе, сколько земли предстоит обработать.
Характерной просторечной окраской обладает и выражение «Я сам-друг с тобою, / Слуга и хозяин», особенно часть «сам-друг с тобою». Эта фраза по синтаксису и звучанию напоминает деревенскую «говорку»: человек называет себя для лошади то ли «своим», то ли товарищем и хозяином одновременно. Подобная двоякость указывает, с одной стороны, на личную близость («друг»), а с другой — на традиционно неравное положение (лошадь всё же подчиняется человеку). Но сама форма «сам-друг» предполагает простую, нелитературную конструкцию, которую мы вряд ли встретим в «высоком» стиле.
Дальше мы встречаем форму «Весело я лажу / Борону и соху». Глагол «лажу» (вместо «налаживаю» или «чиню»), судя по контексту, маркирован как просторечный: он акцентирует бытовой характер действия — не просто осматривает или ремонтирует крестьянские орудия, а «лажу», то есть, возможно, «привожу в порядок» в своей неспешной, деревенской манере. Такое сокращение или упрощение формы глагола сохраняет разговорный колорит и говорит о том, что автор сознательно избегает более «правильных» и книжных вариантов.
Подобным же образом слово «досыта» («Накормлю досыта…») часто воспринимается как просторечный аналог более нейтрального «досыта» в книжной орфографии или «до сыта» в разговорной. Оно несёт в себе оттенок «полного удовлетворения» в контексте крестьянского быта и подчеркивает заботу о лошади, которую хозяин намерен щедро накормить, «до отвала», «до полного насыщения», что выражено именно в просторечной форме.
Важную роль играет и общий интонационный рисунок стихотворения, где предложения зачастую коротки, эмоциональны и насыщены восклицательными частицами. Повторяющееся «Ну!» перед «тащися, сивка!» и обращения вроде «Ну, тащися, сивка!» звучат по-домашнему, напоминают речевые «подбадривания», привычные в обиходе крестьян. Всё это вместе придаёт тексту особую эмоциональную динамику, свойственную простому человеческому диалогу с природой или животным.
Таким образом, просторечная лексика в «Песне пахаря» — это не просто стилистический приём, а элемент, глубоко укоренённый в поэтическом замысле Кольцова. Используя народные речевые обороты («Ну! тащися, сивка!», «Я сам-друг с тобою», «Весело я лажу»), он создаёт эффект искреннего монолога-обращения крестьянина к родной земле и к своей лошади. Стихотворение, написанное в простой, но в то же время образной манере, передаёт читателю атмосферу деревенского утра, где каждое слово, даже самое будничное, наполняется внутренней силой и душевным теплом. Именно за счёт этих просторечных нот перед нами предстает герой, близкий к живому крестьянскому миру, а не персонаж отдалённой литературной условности.