«Баргамот и Гараська» - краткое содержание (пересказ)
Природа была милостива к Ивану Акиндинычу Бергамотову, официально обозначенному как «городовой бляха № 20», а неофициально — Баргамот. Так звали его пушкари — жители Пушкарной улицы, где герой уже два десятка лет исправно нёс службу городового.
Прозвище Баргамот вовсе не подчёркивало в Иване Акиндиныче что-то общее с утончённым и ароматным фруктом бергамотом. Наоборот, толстый, могучий, рослый, он был заметен в полицейской среде. И, безусловно, дослужился бы Баргамот до большого чина, если бы не погружённость его души в дремоту.
Какими бы яркими впечатлениями не одаривала жизнь Ивана Акиндиныча, они не волновали его, ложась на его душу только слабым отблеском и почти смолкнувшим звуком. Человек умственного склада посчитал бы Баргомота тушей мяса, среди околоточных он имел репутацию исполнительного болвана. Зато пушкари видели в нём человека степенного и серьёзного.
В голове у Баргомота хорошо уложилась только служебная инструкция. В его медлительном мозгу она обосновалась так прочно, что даже ядрёная водка была бессильна истребить её. Столь же прочно там утвердились и некоторые житейские истины, полученные опытным путём.
Если Баргомот чего-то не знал, то в незнании своём он был так непоколебимо солиден, что знающие люди чувствовали себя неловко. Все пушкари уважали его за чрезвычайную силу. На Пушкарной улице сила была самым главным. По воскресеньям подопечные Баргомота развлекались «гомерической дракой», и самых отъявленных крикунов он самолично тащил в участок.
Жилищем Баргамота была маленькая завалившаяся хибара. Человек семейный, имел он жену и двоих детей. В быту Иван Акиндиныч был хозяйственным, взыскательным, домашних поучал с применением физического воздействия, сообразуясь не с потребностью в нём, а с неясными указаниями в закоулке его объёмной головы. Супруга Марья питала уважение к мужу, поскольку он был непьющим и степенным, но легко им вертела, как это умеют слабые женщины.
Приближалась Пасха. Настроение у Баргамота было неважное: его ожидало дежурство до трёх часов ночи, и, значит, останется он без пасхальной службы. Не было у героя особой потребности в молитве, но ощущение праздника и светлого состояния в необычной тиши улицы его тоже затронуло. Иван Акиндиныч желал праздника. Был он голоден, потому что не пообедал из-за поста. Смотрел Барагамот, как чинно шли в церковь нарядные пушкари, и хмурился ещё сильнее — их же завтра он вынужден будет волочить в участок.
Отзвонили к обедне, и в пустоте улицы городовой предался мечтам. Он представил праздничный стол дома, сына Ванюшку, для которого он приготовил подарок — мраморное яичко. Нечто вроде нежного родительского чувства проснулось в его душе. Благодушное настроение Ивана Акиндиныча дало трещину при появлении Гараськи, пьяного до последней возможности. Со средины улицы неодолимой силой персонаж был притиснут к забору. С его стороны было сделано несколько попыток в передвижении. Наконец, он столкнулся с фонарём, дружески обнялся с ним, закрепился от сползания вниз и обрёл состояние задумчивости.
Никто из пушкарей не досаждал Баргамоту так, как Гараська. Этот маленький, тощенький оборванец был завзятым скандалистом по всей округе. Его били все, кому не лень, но он не прекращал убийственной ругани и злоязычия. А Баргамота Гараська «крыл» с такой фантастической реальностью, что городовой, даже не постигая сути Гараськиного остроумия, ощущал себя оскорблённым сильнее, чем будь он публично выпорот.
Для всех было загадкой, чем Гараська жил. Трезвости он, похоже, не знал. Зимой его не видели, но приход весны сопровождался его появлением на Пушкарной улице. Летом он спал в огородах, под кустом или на речном берегу. Были подозрения, что Гараська нечист на руку, но он ни разу не был пойман. Основаниями для битья были только косвенные улики.
Гараська, видимо, побывал в переделке: рваная одежонка его была испачкана грязью, на физиономии красовались синяки и царапины. Баргамот подошёл и, ухватив бродягу за воротник, потащил в участок. Гараська, ведомый могучей рукой, вдруг заговорил с городовым о празднике и, повернувшись к нему с решительностью, стал что-то вынимать из кармана.
Удивлённый Баргамот отпустил воротник, Гараська оказался без поддержки, упал и, к ещё большему изумлению городового, завыл, как баба по покойнику. Оказалось, яйцо, которым он собирался похристосоваться по-благородному с Иваном Акиндинычем, было раздавлено. Баргамот проникся жалостью к этому человеку, как к родному, кровно им обиженному. Он даже не обращал внимания на Гараськину брань.
Всё громоздкое нутро Баргамота чувствовало то ли жалость, то ли совесть. Что-то назойливое мучило его, и тогда Иван Акиндиныч без колебаний поднял Гараську и повёл к себе в гости, разговляться за праздничным столом. Оторопевший бродяга подумал было сбежать, но ему отказывали ноги. Да и не хотелось уходить от такого чудесного Баргамота.
Марья, увидев обескураженного муж и с необычным гостем, сообразила, что следует делать. Скоро Гараська сидел со всеми за пасхальным обедом, обжигается горячими щами и ужасно стыдится своих лохмотьев, немытых рук, грязных ногтей. Он точно впервые увидел себя со стороны. А Марья, потчуя его, назвала по отчеству… И зашёлся опять Гараська тем воем, смутившим Баргамота.
Марья успокаивала его и спрашивала, что случилось, а бедняга объяснил, что отродясь его никто никогда не величал.